Проблемам острой классовой борьбы в колониях были посвящены труды известного мексиканского историка в 50-60 гг. Куэ Кановаса. Он явился одним из первых исследователей, сосредоточивших главное внимание не на этническом, а на социальном аспекте проблемы.

В 50-х гг. вновь заявила о себе либерально-позитивистская школа во главе с выдающимся исследователем Сильвио Савалой (1907 г.р.). В эти годы вспыхнула с новой силой дискуссия о харак­тере и формах эксплуатации индейского населения в колониальный период и особенностях колониальной системы Испании и Португалии по сравнению с англосаксонскими формами проведения колониальной политики. В центре внимания оказались такие колониальные институ­ты, как энкомьенда и репартимьенто[1].

Для "испанистов" была характерна идеализация энкомьенды, ко­торую они рассматривали как форму "попечительства" конкистадо­ров - энкомендеро над отсталыми, неспособными к созидательному труду индейцами и приобщения их к христианству. Так, упоминавший­ся выше М. Куэвас считал энкомьенду "учреждением христианским в своей основе с отеческой властью и естественно сложившейся классовой структурой..."[2]. Другой историк Чавес Ороско считал энкомьен­ду идеальной формой ведения хозяйства, которая "спасла индейцев от рабства", а может быть и от полного истребления"[3]. Подобные оценки были крайне тенденциозными и не основывались на серьезном исследовании источников.

Еще в 30-40 гг. известным мексиканским историком Сильвио Савалой были проведены конкретные исследования об энкомьенде с привлечением архивных материалов, в том числе об энкомьенде Э. Кортеса и других крупнейших деятелей конкисты. Результатом явился ряд работ, в которых по-новому был поставлен вопрос о сущности энкомьенды и репартимьенто[4]. На ос­нове большого фактического материала в работах Савалы было по­казано, что владение энкомьендой не давало права собственности на землю, которая принадлежала индейским общинам и была неотчуждае­мой. Автор проследил и наметил основные этапы эволюции энкомьен­ды, подчеркнув, что она существовала за счет эксплуатации индейцев общинников, которые в испанском законодательстве рассматривались как "свободные люди-подданные испанского короля". Впервые энкомьенда рассматривалась как феодальный институт, который претерпел значительную трансформацию в сторону сокращения использования труда индейцев в частном хозяйстве энкомендеро и резкого увеличения его использования на королевских рудниках и других государственных повинностях[5].

Работы С. Савалы высоко оцениваются историками многих стран, но некоторые его выводы до сих пор являются предметом дискуссий. Ему, как и другому известному историку Х. Миранде свойственна модернизация. Так, оба отождествляют пеонаж с наемным трудом[6]. X. Миранда считает энкомендеро ХVI в. капиталистическим предпри­нимателем. Тем не менее, работы этих историков убедительно пока­зали, что столь широко распространенная в ХVIII-ХIХ вв. асьенда не была наследницей энкомьенды (феодального владения), а являет­ся результатом экспроприации индейских общин и возникновения частной собственности на землю.

Еще в 20-30 гг. идеи марксизма стали оказывать большое влия­ние на развитие общественных наук в Латинской Америке, начало формироваться марксистское направление в историографии. Одной из первых работ, где была сделана попытка применить марк­систскую теорию к изучению истории стран Латинской Америки, была книга общественного деятеля, писателя и историка Хосе Карлоса Мариатеги (1895-1930) "Семь очерков истолкования перуанской действительности (1928). Его труды и способствовали возникновению марксистских концепций в изучении колониального периода в различ­ных странах. С 30-х гг. марксизм стал оказывать значительное вли­яние на мексиканскую историографию. В центре внимания многих ис­ториков, испытавших влияние марксизма, были вопросы, связанные с применением к истории Латинской Америки теории социально-эконо­мических формаций, универсального характера всемирно-историческо­го процесса, проблем сравнительно-исторического анализа генезиса капиталистических форм хозяйства.

Разгром фашизма и крушение колониальной системы в странах Азии и Африки обострили интерес к марксистской теории во многих странах и в особенности в Латинской Америке, пе­режившей значительный экономический подъем в годы второй мировой вой­ны. Во второй половине 50-х гг. он сменился глубоким экономичес­ким кризисом, перешедшим в затяжной кризис социально-экономичес­ких и политических структур. Как уже было сказано выше, новая си­туация обострила интерес к колониальному прошлому, но уже под дру­гим углом зрения: учесть опыт и традиции прошлого для разработки альтернатив на будущее.

В эти годы был создан "Центр исторических исследований" при "Колехио де Мехико", стал выходить новый журнал "Американский исторический журнал" ("Revista de historia de America"). В журнале "Мексиканская история" ("Historia mexicana") появился специальный отдел по колониальной истории. С 1965 г. стал выходить новый журнал "История и общество" ("Historia y sociedad"), ставший трибуной социологов и истори­ков-марксистов. Значительную часть научных публикаций в этих журналах составляли исследования по колониальной истории.

В конце 50-х гг. важнейшей темой дискуссий стал вопрос об особенностях социально-экономических формаций в Латинской Амери­ке, о возможности применения марксистской теории генезиса капита­лизма к изучению истории стран континента и в первую очередь о специфике капитализма в этом регионе. Эта дискуссия длилась почти 20 лет и вызвала к жизни много различных концепций латиноамериканского капитализма, истоки которых, как правило, восходили к колониальному периоду, а нередко истоки своеобразия исторического развития ученые искали в отдаленной эпохе доколумбовых цивилизаций.

Одной из наиболее распространенных теорий, вызвавших ожив­ленные дискуссии не только в Латинской Америке, но и во всем ми­ре, была концепция "колониального капитализма", выдвинутая впер­вые аргентинским ученым Серхио Багу в 1949 г. Он утверждал, что в Латинской Америке не было феодализма, а в колониальный период господствовал торговый капитал, который несовместим с господством натурального хозяйства[7]. К этой концепции присоединились и некоторые консервативные историки, например, член колумбийской академии истории Херман Арсиниегас, который утверждал, что "испанский конкистадор был подлинным "капиталистом-индивидуалистом", в то время как английский колонизатор в ту эпоху был "членом акционер­ного общества", а сама конкиста была "ничем иным, как капиталистическим предприятием"[8].

Проблемы войны за независимость. Война за независимость американских колоний Испании, охватившая в первой четверти прошлого столетия обширную территорию от Техаса до Патагонии и приведшая к возникновению ряда самостоя­тельных государств, традиционно является одной из узловых тем ла­тиноамериканской историографии.

В изучении этого важнейшего события в истории Латинской Аме­рики в XX в. можно выделить три этапа, с присущими им количест­венными и качественными характеристиками. Первый этап включает в себя 20-50 годы ХХ в.; для него, с одной стороны, характерно сохранение традиций, заложенных либеральной и консервативной историографией XIX в., и замыкание историков Латинской Америки на истории своих стран, с другой. Право на обобщающие труды по войне за независи­мость отдавалось историкам вне Латинской Америки, прежде всего испанским и североамериканским. Последнее обстоятельство в значи­тельной степени было связано с тем, что в архивах латиноамерикан­ских государств имелись источники лишь по своей стране, в то вре­мя как в Испании и США хранились обширные коллекции документов континентального характера. Наибольшее воздействие в этот период на латиноамериканскую историографию оказали концепции двух известных испанских историков Р. Бланко-Фамбона и С. Мадариаги. Р. Бланко-Фамбоны утверждал, что война за независимость носила олигархический и муниципальный характер, ибо определенные цели преследовала лишь немногочисленная верхушка колониального общества, опиравшаяся на муниципальные органы. Со своей стороны, Сальвадор Мадариага, оспаривая значение глубинных внутренних причин в воз­никновении революции, решающую роль отводил роли внешних факто­ров: воздействию идей французских просветителей, "подрывной дея­тельности масонов, евреев и иезуитов", вторжению Наполеона в Испанию, влиянию революций в США и Франции[9]. Одновременно он выдви­нул ставшую весьма популярной концепцию войны за независимость как своеобразной консервативной реакции колониальной креольской верхушки на реформы, проведенные во второй половине ХVIII в. пред­ставителями испанского просвещенного абсолютизма. Идеи Мадариаги нашли широкий отклик у историков-ревизионистов, что особенно яр­ко проявилось в Аргентине. Наиболее развернутое изложение этой концепции дал Э. де Гандия. Отрицая революционный характер осво­бодительной войны против Испании, он обосновал тезис о том, что это была борьба не против Испании, а против тирании Наполеона - врага испанской революции, поработившего метрополию и угрожавшего колониям[10]. Касаясь Майской революции 1810 г. в Аргентине, он ут­верждал, что ее первопричиной послужили события в Испании, выз­ванные вторжением Наполеона. Суть освободительного движения Ган­дия сводил к элементарному конституционному конфликту, приведшему к "смене правления, произведенной по предложению самого вице-ко­роля"[11]. С Гандия солидарен колумбийский историк А. Гомес Уртадо, освещающий события 1810 г. как часть борьбы, которую испанский народ вел против Наполеона[12]. Отвергая какое бы то ни было влияние идей Французской революции, ревизионисты формулируют вывод о том, что в основе духовных предпосылок Войны за независимость лежали испанские схоластические традиции, восходящие к философу ХVII в. Ф. Суаресу.

Оппонентами ревизионистов были историки-традиционалисты, опиравшиеся на наследие историографии предыдущего столетия. Под их влиянием первый конгресс историков Испанской Америки (1949) констатировал, что южноамериканская революция является частью всемирно-исторического процесса, обусловленная всем предшествую­щим развитием колоний. Традиционалисты дали много исследований, опирающихся на архивные материалы. Однако, следуя своим предшест­венникам, они ограничивались констатацией новых фактов, не пре­тендуя на обобщающие оценки. Для представителей традициона­лизма была характерна идеализация и канонизация лидеров освободи­тельного движения, и тем самым они в немалой степени способство­вали поддержанию в своих странах культов Боливара (Венесуэла), Сан-Мартина (Аргентина), Сантандера (Колумбия), О. Хиггинса (Чили). Общей чертой традиционалистов и ревизионистов было по­зитивное отношение к испанскому колониальному владычеству. В ка­честве важного аргумента часто использовалось то обстоятельство, что ни в одном из 6377 законов, вышедших к 1680 г., не упоминается слово колония.

Празднование в 1960 г. 150-летия Войны за независимость ста­ло своего рода отправной точкой второго этапа в изучении освободительного движения первой четверти XIX в. С одной стороны, сам юбилей породил потребность в новом осмыслении антиколониальной революции, а с другой - в 60-е гг. появляются новые историографи­ческие школы, которые берут на себя эту задачу. Несмотря на сохранение в ряде работ традиционной трактовки проблем революции, в 60-е гг. в латиноамериканской историографии явно возрос интерес к углубленному раскрытию социально-экономического содер­жания освободительного движения; к освещению в нем массового дей­ствующего лица - народа, раскрытию последствий Войны за независи­мость для последующего развития стран континента.

Еще в 50-е гг. мексиканский автор М. Морено выдвинул тезис о том, что освободительная борьба носила характер социальной революции[13]. В развернутом виде эта концепция была сформулирована ко­лумбийцем И. Льевано Агирре в книге "Испания и социальная борьба в Новом свете", впервые изданной в 1962 г. В интерпретации Льевано Агирре движение за независимость предстает как классовая борьба между креольской олигархией, стремившейся к сохранению своих при­вилегий, и народными массами, которые выступали за радикальное обновление общества. По мнению колумбийского историка, интересы олигархии выражал один из основателей Великой Колумбии Сантадер (1792-1840), в то время как Боливар отстаивал интересы народа. Близкой точки зрения придерживается венесуэлец Л. Сальседо-Бастардо, автор "Фундаментальной истории Венесуэлы"[14]. Признавая новаторский характер их позиции, следует все же отметить, что она выво­дится, прежде всего, из конечного результата революции и недоста­точно учитывает диалектику ее развития, "выпрямляет" динамику со­отношения социально-политических сил. В отличие от них аргентин­ский ученый Л. Пасо считает, что Война за независимость была лишь "освободительной революцией", она не могла быть буржуазной рево­люцией "просто потому, что не имелось такого элемента, как буржу­азия ни в городе, ни в деревне"[15].

Существенный интерес к раскрытию социально-экономического содержания Войны за независимость проявили "новая история" и леворадикальная историография. Представители "новой истории" не создали фундаментальных специальных исследований по истории осво­бодительного движения первой четверти XIX в., так как это яркое, но кратковременное событие не вписывалось в характерное для этого направления неприятие "событийной" истории. Проблема революции рассматривается ими, как правило, в рамках анализа так называемо­го "переходного периода", охватывающего примерно столетие: (1750-1850 гг.). X. Kappepa Дамас (Венесуэла), T. Гальперин Донгхи (Аргенти­на), Х. Кальмановитц (Колумбия) и другие считают 1750-1850 гг. единым этапом перехода от колониального строя к независимому развитию латиноамериканских государств[16]. Пo их мнению, Война за независимость представляла собой преимущественно политическое действие, а реальные социально-экономические изменения произошли позднее, в середине XIX в. Важную роль в возникновении революции сыграли реформы испанского просвещенного абсолютизма 60-80-х гг. ХVIII в., который, как показывает Гальперин Донгхи, не только не достигли цели усиления контроля над заокеанскими владе­ниями, но оказали прямо противоположное действие: способствовали дальнейшему развитию центробежных тенденций в недрах испанской колониальной империи.

Точка зрения, предложенная "новой историей", отвергает, кро­ме того, взгляд на освободительное движение как на явление цело­стное, которое при всей сложности и противоречивости составлявших его компонентов, обладало определенным общим историческим содер­жанием. В Войне за независимость ее представители различают нес­колько различных, даже противоположных по происхождению, характе­ру, направленности движений. Первое из них - движение креольских верхов, выступление которых носило характер превентивной акции. Цель последней состояла в том, чтобы предотвратить народное вос­стание. Движение "цветного" населения индейского и африканского происхождения имело совершенно иные цели, на что одним из первых обратил внимание Х. Каррера Дамас при анализе выступлений пастухов-льянеро в Венесуэле во главе с Бовесом в 1812-1813 гг. Он по­казал, что восстания низов имели своей непосредственной целью не столько достижение независимости, сколько улучшение своего мате­риального положения. По мнению Х. Карреры Дамаса в выступлениях социальных низов проявился не созидательный, а разрушительный по­тенциал[17]. Чем радикальнее выступали "низы", тем консервативнее становилась позиция креолов (вплоть до прямой поддержки роялистов, как это было в Мексике и Перу). Целесообразно отметить, что хотя образ действий креолов в немалой степени обуславливался размахом народных выступлений, он не сводим к одной причине. Достаточно напомнить, что лидеры революции типа Боливара, О’Хиггинса также выдвигали в своих программах требования социально-экономического характера и стремились направить разные потоки в одно антиколони­альное освободительное русло. Обращаясь к теме структуры и перио­дизации испаноамериканского освободительного движения, представители "новой истории" предпочитают рассматриваеть его не как единый революционный процесс континентального масштаба, а как серию революций, происходивших в различных частях Испанской Америки. При этом они исходят из то­го факта, что события, развертывавшиеся в отдельных регионах Испанской Америки, были почти или совсем не связаны меж­ду собой, особенно на первом этапе войны (1810-1815).

Значительным своеобразием отличается подход к Войне за неза­висимость леворадикальной историографии, для которой само понятие "революция" является центральной категорией. Ведущей силой исто­рического развития согласно леворадикальным авторам выступают си­лы "ниспровержения", отрицающие традицию. Источник "ниспроверже­ния" коренится в утопиях, распространяемых критически мыслящими меньшинствами ("антиэлиты"). Распространившись в массах и подтол­кнув общество на революционный переворот, утопии теряют взрывча­тую силу, страна вновь обретает стабильность. Латиноамериканские народы прошли несколько этапов революционных изменений, одним из которых стала Война за независимость. Согласно точке зрения О. Фальс Борды суть антиколониальной революции состоит в том, что "либеральная" утопия нанесла удар по колониальному обществу, но не сумела трансформировать его. Руководителей Войны за независи­мость, в частности Боливара, Фальс Борда относит к "либеральной антиэлите", полагая, что они добивались "модернизации колониаль­ного общества в буржуазном духе". Анализируя причины незавершен­ности Войны за независимость как революции, он приходит к выводу, что "либеральная антиэлита" не смогла создать социаль­ную утопию, которая захватила бы массы, и проявила себя недоста­точно решительной в деле "ниспровержения" и неспособной к самопожертвованию[18]. Другой видный леворадикальный историк и социолог Р. Солер (Мексика), полемизируя с "новой историей", считает, что в своем зарождении Война за независимость пред­ставляла собой общеконтинентальное явление и только потом распалась на отдельные потоки[19]. В качестве доказательства Солер ссы­лается на представления ряда руководителей патриотов. Так, вене­суэлец Ф. Миранда еще в конце ХVIII в. выдвинул идею превращения Ис­панской Америки после завоевания независимости в одно государство под названием "Колумбия". Мексиканский революционер М. Идальго был провозглашен "генерал-капитаном Америки" и в своих воззваниях об­ращался к "американской нации".

Значительный вклад в изучение проблем Войны за независимость внесла латиноамериканская школа идей. В 60 - начале 80-х гг. ее представители опубликовали целый ряд монографий, в которых по-но­вому ставился вопрос об идейно-теоретических предпосылках освобо­дительного движения первой четверти XIX в. и идеологических про­цессах в период революционной борьбы[20].

Исходной посылкой для нового теоретического осмысления осво­бодительной идеологии стало стремление школы "истории идей" рассматривать культуру второй половины ХVIII - начала XIX вв. не толь­ко и не столько в плане ее генетических связей с испано-европей­скими источниками, но как явление, адекватно отражающее внутрен­ние тенденции развития креольского общества данного этапа. Такой подход сделал возможным постановку вопроса о латиноамериканском Просвещении как закономерном, специфическом этапе в идейно-поли­тическом развитии Испанской Америки, не сводимом к поиску источ­ников внешних влияний. Иначе говоря, речь должна идти не о первостепенности внешних и второстепенности внутренних условий или на­оборот, а об их диалектическом единстве. С одной стороны, станов­ление идеологии латиноамериканского Просвещения неотделимо от тенденции к духовной "автономизации" жителей испанских колоний, с другой - от воздействия извне. По мнению аргентинского ученого Х. Чиарамонте следует говорить о наличии непосредственной причин­но-следственной связи между формированием просветительства в Испанской Америке и реформаторством испанского "просвещенного абсолю­тизма". Что же касается французского или североамериканского влияния, то преобладание добуржуазного по своему характеру общест­венного сознания, слабый уровень культурной и национальной интег­рации населения Испанской Америки делали французское Просвещение в известной мере формационно-инородным. В результате в Латиноаме­риканском Просвещении в канун Войны за независимость и на первом ее этапе сложились две линии. Первую составляли сторонники поли­тической автономии и уравнения креолов в правах с испанцами. Вто­рую представляли те (их было меньшинство), кто воспринял достиже­ния мировой просветительской мысли и на их основе обосновывали законность революционного отделения Испанской Америки от метропо­лии. Просвещение в Латинской Америке не превратилось в отличие от западноевропейского в широкое общественное движение, став достоя­нием лишь части креольской элиты. В целом продолжал господство­вать духовный авторитет католицизма, вследствие чего широко были распространены традиционные взгляды и представления. На этой ос­нове латиноамериканские ученые вплотную подошли к постановке принципиально важной проблемы - о влиянии Войны за независимость, нарушившей естественное развитие просветительских идей, на возни­кновение социокультурного раскола латиноамериканского общества, т. е. существования прямо противоположных систем ценностей и дей­ствий. Он выразился согласно точке зрения Х. Чиарамонте и других исследователей в активном противостоянии массового сознания (в основном индейского и метисного населения) и той формы сознания, которая культивировалась в среде креольской элиты.

Новый импульс изучению проблем освободительного движения первой четверти XIX в. придало 200-летие со дня рождения Боливара, убедительно подтвердившее их научно-методологическую значи­мость и непосредственную общественную актуальность. Юбилей, прежде всего, обострил интерес к вопросу о содержании деятельности Боливара и значении его идейного наследия. Важным событием в научной жизни Латинской Америки явился состоявшийся 17-24 июля 1983 г. в Каракасе конгресс историков, приуроченный к празднованию юбилей­ной даты. Он, во-первых, показал, что латиноамериканские историки из учеников окончательно превратились в равноценных партнеров своих зарубежных коллег. Во-вторых, он подвел итог предшествующе­му этапу изучения истории Войны за независимость и одновременно обозначил вопросы, требующие дальнейших исследований. Тематика конгресса была составлена таким образом, чтобы показать личность Боливара в тесном единстве с эпохой, в которую он жил. При всем различии точек зрения по отдельным вопросам деятельности Болива­ра, как руководителя освободительного движения, достаточно четко просматриваются два направления.

Для первого из них характерно преобладание нормативистских оценок личности Боливара, когда она измеряется по меркам соответ­ствия или несоответствия выведенным из традиций европейской и се­вероамериканской политических культур определенным принципам. Яр­ким представителем подобного подхода является один из старейших латиноамериканских историков Х. Арсиньегас, выпустивший в 1984 г. нашумевшую книгу "Боливар и революция". В ней он утверждает, что образ Боливара, как оригинального мыслителя и революционера, есть не что иное, как результат "бумажного мифотворчества" ряда историков. По мнению автора, действительное место Боливара опреде­ляется тем, что он был освободителем и выдающимся, не уступающим Наполеону, полководцем. Х. Арсиньегас ставит временную диктатуру Боливара, установленную в 1828 г. в момент крайнего обострения классовой борьбы в Великой Колумбии в один ряд с одиозными диктатурами Х. Висенте Гомеса в Венесуэле и А. Пиночета в Чили. Он объ­являет, что социально-политические взгляды Боливара реакционны и их следует предать забвению.

Другое направление отличает стремление к целостному систем­ному анализу социально-классовой характеристики Боливара, его идейных воззрений. Деятельность Oсвободителя исследуется через выявление глубинных внутренних связей между его политикой и логи­кой развития освободительной борьбы. Оно представлено такими име­нами, как И. Льевано Агирре, А. Риваданейра, А. Михарес, Ф. Маса Савала, Х. Сальседо-Бастардо. Первую фазу революции (1810-1815 гг.) эти историки рассматривают как аристократическую, противостоящую движению низов. Деятельность и взгляды Боливара в этот период от­мечены печатью глубоких противоречий между политическим радика­лизмом, выражавшемся в стремлении добиваться полной независимос­ти, и консерватизмом в социальной области. Во второй, собственно боливарийской, фазе Боливар вплотную подходит к идее социальной революции[21]. Особое место занимает оценка деятельности Боливара в период его диктатуры (1828-1830). И. Льевано Агирре и Х. Сальседо-Бастардо убедительно показывают несостоятельность попыток изобра­зить Боливара первым латиноамериканским бонапартистом лишь пото­му, что он использовал диктаторские полномочия для углубления революции.

Юбилей Боливара привлек внимание историков еще к одной су­щественной проблеме - цене революции. Характеризуя диктатуру Бо­ливара, ряд латиноамериканских исследователей делает однозначный вывод: Война за независимость породила милитаризм и его олицетво­рение - каудильизм, отражавший слабость республиканских институтов, которые сразу не могли заполнить брешь, образовавшуюся в результате краха колониального режима. Кроме этого констатируется, что в ходе войны во всех регионах Испанской Америки разрушались исторически сложившиеся, вечные, с точки зрения авторов, понятия о праве собственности, власти, законах, т. е. о тех институтах, которые являются основой прочности и незыблемости общества. В Вой­не за независимость враждующие стороны использовали такие методы, как конфискация имущества, штрафы, принудительные займы, повсе­местно имело место разграбление и разрушение материальных ценнос­тей. Это подрывало принцип неприкосновенности частной собствен­ности, утверждавшийся веками, а также веру широких масс населения в справедливость и незыблемость законов и права. В результате длительной войны новые государства оказались настолько ослаблен­ными, что их развитие по пути социального и экономического прог­ресса стало невозможным. Из сказанного следует вывод, что освобо­дительная война как всякая революция означает, прежде всего, наси­лие и разрушение; всего этого можно было бы избежать, если бы по­бедила линия креольской элиты 1808-1810 гг. на простое отделение от Испании и дело не дошло до социальной революции[22].

В известной мере подобная оценка порождена политическими ре­алиями современного мира, равным образом, как и возрождением неко­торых старых схем. Так, известный венесуэльский историк А. Услар Пьетри считает, что Война за независимость в Испанской Америке составляет одну из глав в длительной борьбе двух Испании. "Испан­ские либералы и американские освободители, - пишет он, - суть одни и те же люди"[23]. "Движение за независимость, - дополняет его мексиканский автор К. Бош, - не переросло в социальную революцию. В социальном плане сохранился консенсус. Проблема состояла лишь в том, кто из креолов захватит политическую власть и навяжет ее остальным"[24]. Несомненно, что приближающееся 200-летие начала Войны за независимость поставит перед историками новые вопросы и активизирует исследование дискуссионных аспектов освободительного движения.

Особенности развития капитализма в странах континента в историографии 60-80-х гг. В 60-70 гг. в Латинской Америке обострилась борьба вокруг перспектив дальнейшего развития стран континента. Это было связа­но с ростом антиимпериалистических выступлений и обострения соци­альных конфликтов в отдельных странах и регионах (Боливия, Перу, Панама, Чили, Центральная Америка). Расширился социальный состав оппозиционных движений, в борьбу включились крестьянство, город­ские средние слои, интеллигенция, студенчество, усилились оппози­ционные течения в армии и в церковных кругах.

В этих условиях все большее распространение получили идеи марксизма, усилилось их влияние на общественные науки и особенно на политологию и историю, что явилось одной из главных причин возникновения леворадикальных течений в историографии, сформиро­вались группы историков-марксистов, в ряде стран возникли иссле­довательские центры при компартиях и "левых университетах".

Леворадикальные течения были связаны, прежде всего, с перспек­тивами развития революционных процессов, поисками путей преодоле­ния отсталости стран континента, его зависимого положения в миро­вой системе капиталистического хозяйства.

Это в свою очередь повлекло за собой повышение интереса к прошлому, к проблемам историко-культурной самобытности народов Латинской Америки. Большое внимание стало уделяться социально-экономическим проблемам и истории народных движений. Следует от­метить, что восприятие марксизма многими историками как левора­дикального, так и позитивистского направления, было односторон­ним, многие историки ограничивались лишь использованием марксистской терминологии, другие, не воспринимая марксизм в целом, брали лишь некоторые его элементы.

Многие из будущих идеологов левого радикализма в 50-е гг. активно участвовали в политической жизни своих стран и в междуна­родных организациях, в том числе в Экономической комиссии по Латинской Америке ООН (ЭКЛА), где в эти годы господствовало влиятельное реформистское течение - десаррольисм ("теория развития"), сторонники которого хотели перенести на латиноамериканскую почву различные теории "экономического роста", основанные на идеях неокейнсианства и неолиберализма. Концепции ученых ЭКЛА впоследствии явились основой для многих реформистских программ, в том числе программы "Союза ради прогресса"[25].

Однако к концу 60 - началу 70-х гг. в большинстве стран Ла­тинской Америки эти модели социально-экономических преобразований оказались неэффективными.

В связи с этим усилилось влияние леворадикального направле­ния, к нему примкнули некоторые сторонники десаррольисма, в т. ч. С. Фуртадо, Ф. Э. Кардосо, занимавшие важные посты в ЭКЛА. В леворадикальном течении возникло стремление разработать такие нацио­нально-экономические и политические альтернативы для своих стран, которые учитывали бы исторические и социальные аспекты.

Полемика между десаррольистами и представителями леворадикального направления в 60-70-е гг. заняла центральное место не только в исследованиях по экономике и политологии, но и в истори­ческих работах. Вновь оживился интерес к колониальной истории и к экономическим проблемам XIX в. В подходе к этой тематике у исто­риков леворадикального направления ощущается влияние школы "Анна­лов" и "количественной" истории, а также "каталонской историчес­кой школы", основателем которой был выдающийся испанский историк Х. Висенс Вивес.

Главное место в дискуссии было отведено вопросу о характере социально-экономической структуры Латинской Америки: "феодализм или капитализм". Сторонники ЭКЛА выдвинули концепцию "периферийного капитализма" в Латинской Америке, подчеркивая слаборазвитость и зависимое положение в системе мирового хозяйства. Причиной этого они считали т. н. "традиционализм" - пагубное влияние испан­ского колониального наследия, специфику национального характера и "менталитет" латиноамериканцев. Они считали вслед за североамери­канскими латиноамериканистами, что преодоление отсталости возможно только на путях разрыва с историческими традициями, которые они отождествляли с "испанским феодальным наследием" и в усвоении ла­тиноамериканскими народами основ западной и, прежде всего, американ­ской цивилизации.

Приверженцы десаррольисма опирались на теорию "стадий эконо­мического роста" североамериканского экономиста У. Ростоу и его идею о возможности для слаборазвитых стран с помощью иностранного частного капитала в ускоренном темпе пройти все стадии развития капитализма и преодолеть отсталость.

Дискуссия о характере социально-экономических структур в странах континента развернулась, как уже было сказано выше, вокруг проблемы: "феодализм или капитализм". Начало было положено в середине 60-х гг. выступлением известного историка, социолога и экономиста Гюндера Франка[26]. Он родился в 1929 г. в Берлине, эмигрировал в США, где получил образование и защитил диссертацию в Чикагском ун-те, затем работал в Бразилии, Чили и Мексике. В своих монографиях и многочисленных статьях он отстаивал тезис, что конкиста была капиталистической акцией, предпринятой средиземноморским, итальянским и ис­панским капиталом, и результатом ее было возникновение и развитие в Ибероамерике капиталистических форм хозяйства. Поскольку в самой Испании феодализм клонился к упадку, то втягивание колоний в мировую торговлю уже в ХVI в. предопределило капиталистический путь развития, который имел свои особенности.

Вторым важнейшим тезисом Гюндера Франка было утверждение о том, что отсталость латиноамериканскх стран объясняется особым типом капитализма, который, по мнению автора, носил и носит "коло­ниальный" характер, поскольку его развитие определяется индустри­ально-развитыми странами не только в экономической, но и в поли­тической и идеологической сфере. Происходит, по словам Гюндера Франка, сателлизация латиноамериканских стран и превращение их в клиентуру крупных монополий.

Третьим важным моментом в концепции Г. Франка является теория "внутренних колоний" - отсталых районов в каждой стране, эксплуа­тируя которые латиноамериканская буржуазия восполняет свои потери на мировом рынке. Таким образом, вопрос об особенностях латиноаме­риканского капитализма переносится в сферу внешней торговли и внешнеэкономических отношений, при этом игнорируются внутренние факторы развития. Так, Г. Франк утверждал, что никакие докапиталис­тические пережитки не влияют на развитие стран Латинской Америки.

Главными оппонентами Г. Франка явились аргентинские ученые Родольфо Пуигросс, которые отстаивали прямо про­тивоположную точку зрения на социально-экономический строй испан­ских колоний, считая, что вплоть до Войны за независимость там существовал феодализм, а конкиста являлась чисто феодальным воен­но-колонизационным движением, в ходе которого в Америке насажда­лись феодальные формы хозяйства, и что феодализм в самой Испании, клонившийся к упадку в начале ХVI в., получил новые импульсы для своего сохранения и развития в Испании за счет прилива драгоценных металлов из Америки.

Р. Пуигросс критикует Г. Франка, который рассматривает простое товарное производство, существовавшее в колониях в ХVI-ХVII вв. как капиталистическое, а труд индейцев-общинников на рудниках и в хо­зяйствах энкомендеро, равно как и труд пеонов, как капиталистическую форму найма рабочей силы. При этом автор широко использует марксистскую терминологию и отдельные положения марксизма о роли торгового капитала, внутреннего рынка и рынка рабочей силы. В хо­де полемики Р. Пуигросс высказал очень важную мысль о синтезе доколумбовых цивилизаций и испанского феодализма как исходного момента формирования социально-экономических структур колонии. Эрнесто Лаклау останавливается подробно на роли внешнего рынка и показывает, что в ХVI-ХVII вв. господствовал торговый капитализм, который не мог осуществить трансформацию колоний, хотя в отдельных районах, например в аргентинской пампе, складывались районы торгового скотоводства, интегрированные в мировой рынок. Лаклау выступал также против унификации процессов, происходивших в разных частях колонии, подчеркивая значительное разнообразие условий в различных районах континента.

Важным вкладом в разработку проблем капитализма в Латинской Америке явилась трехтомная работа мексиканского историка-марксис­та Э. Семо "История капитализма в Мексике" (1975), в которой рассматрива­ется экономическая история Мексики в течение всего колониального периода.

Эта работа интересна, прежде всего, тем, что автор подводит черту под длительной дискуссией: феодализм или капитализм и прихо­дит к выводу, что в ХVI-ХVIII вв. экономика колонии носила многоук­ладный характер, что в ХVI в. преобладали докапиталистические от­ношения, широко использовались формы эксплуатации, существовавшие в доколумбовой Америке, наряду с феодальными - репартимьенто и энкомьенда. Однако на экономическое развитие огромное воздействие оказывал мировой капиталистический рынок, складывавшийся в ту эпо­ху. Зарождение и укрепление капиталистического уклада Э. Семо от­носит к ХVIII в.

Связывая причины экономической отсталости континента исключительно с испанским колониальным наследием, сторонники доктрины ЭКЛА как экономисты, так и историки считали, что преодоление от­сталости возможно только на путях полного разрыва с историческими традициями и усвоения основ "западной", т. е. североамериканской цивилизации.

Кризис реформизма в 70-е гг., обострение социальной напря­женности в большинстве стран, приход к власти правоавторитарных режимов ослабил влияние десаррольисма и реформистских течений в историографии и способствовал укреплению позиций леворадикальной историографии и влияния марксизма. Однако это обращение леворадикалов к марксизму носило противоречивый характер. Называя себя сторонниками и продолжателями марксизма, широко используя марксистскую терми­нологию, они считали, что классический марксизм неприменим к Ла­тинской Америке и претендовали на создание собственной теории. Так, бразильский историк и социолог Ф. Кардозо отрицал такие поло­жения марксизма, как всемирно-исторический характер исторического процесса. Т. Дос Сантос вслед за Гюндером Франком считал, что экономика Латинской Америки уже в ХVI в. носила капиталистический характер лишь на том основании, что в Европе развивался капита­лизм, а Латинская Америка была сырьевым придатком и через эконо­мические связи оказалась втянутой в международные экономические отношения.

 

 

* * *

 

XX век явился важной вехой в развитии латиноамериканской историографии. Историкам континента уда­лось преодолеть исключительное внимание к политической истории и деятельности отдельных исторических личностей.

В 30 - начале 50-х гг. на смену традиционной историографии пришло новое направление - "исторический ревизионизм" на первый план выдвинулась проблема синтеза европейской и индей­ской культуры, как важнейшей особенности в развитии стран континента. Это в свою очередь привело к изучению экономичес­кой и социальной истории, народных восстаний и общественных движений, (изучение этих проблем велось преимущественно на материалах колониального периода). Пристальное внимание исто­риков континента привлекали проблемы латиноамериканской само­бытности.

Постепенно преодолевалась замкнутость на изучении исключи­тельно собственных стран и исключительно политической истории.

В 70-80-х гг. новые веяния в европейской историографии захватили и Латинскую Америку. Наметился переход от "истории рассказывающей к истории интерпретирующей".

В историографии Латинской Америки можно выделить несколько направлений влияния школы "Анналов" и "новой исторической науки": изучение ограниченных во времени ситуаций прошлого, тяга к микроистории, фрагментарность исторических исследований. Характерной чертой является также взаимодействие исторического исследования с различными научными дисциплинами (география, историческая антропология, историческая психология).